У твоей подруги зачетный пердак

парень был сам лицом как пластинка в конверте: абсолютно квадратный
сильно загорелый а по бокам воздушные такие пряди белых-белых волос
кудрявились
длинные по тогдашней хипповской моде
может почти до плеч
глаза у него были глубоко где-то утонувшие и близко к некрупному носу
и довольно недобро и с вызовом они оттуда на нас блестели
ну не на меня я был слишком мелок и не в счет
а вот с кем он говорил
кого из братьев он был приятель (не друг, я видел его лишь однажды, только в тот раз)
не помню
память любит такие выкрутасы
может лешкин
это было бы логично он модный и меломан
а может алькин
тогда высокомерие квадратнолицего парня было бы не странно поскольку аля музыкой мог интересоваться разве что для виду что типа тоже модный
(на самом деле он любил воровскую романтику и песни про повесившегося сына прокурора и истории про половые контакты)
особенно западной популярной
уж не говоря про рок
а это вот квадратное загорелое лицо над желтой футболкой
мне и запомнилось только из-за странного имени
которое парень повторил раза три если не больше (братец-то переспрашивал, возможно)
какой он недавно стал обладателем невозможно ценной и крутой пластинки
лучшая музыка которую только можно услышать в мире
конечно группа а называется дюпáпл
вот этим странным словом с одного конца жгучим а с другого липким как пластырь
этот надменный меломан с квадратным лицом и приклеился к моей памяти
и к нашему скверику с качелями и песчаной ареной
центру моего детского рая
и был конечно тот чувак при всей его прибитлованности и прихиппованности явно руффиан и хулиган
в купавне тогда других не было
не доживали, видимо
..
странное слово совсем без музыки и ритма внутри
а вот с него выходит началось мое знакомство с рок-н-роллом
почти уверен что и другие имена в том разговоре звучали
но вот же выбрала память нерастворимый седимент
нарастить коралл ценного воспоминания
лето солнце брат счастье
и случайное узнавание о чем-то чужом
как заносчивый беловолсый в желтой майке парень с квадратным лицом
на скамеечке в тени под липой
и ненужно-инозячном
— дюпапл!

конечно, есть такие слова, первую встречу с которыми
просто нельзя не запомнить: ты узнаешь их как раз в том возрасте, когда
новые и необычные обертки смыслов еще зацепляют внимание и оставляют впечатление
а сами эти слова достаточно сложны и удивительно окрашены
и состоят в странных отношениях с упорядоченной тобой реальностью
однажды мы играли с соседкой Таней Ляшенко («невеста», с которой мы до того пили клей)
у них в гостях и что-то придумывали
строили, кажется, что-то
в общем, вдруг возникла какая-то задача
поставившая нас в тупик
и течение игры застопорилось
и тут нам на помощь пришел взрослый мудрый вася, танин брат
(десятью годами старше: шахматист, книгочей, голова, классический игрок что где когда, с легкой картавостью и лицом итонского алумния)
он взял из наших рук коробку из-под одеколона, которую мы как-то пытались приспособить к нашей игре, но не выходило
и распаковал ее с донышка, (превратив тем самым в трубу)
со словами
— А здесь же тоже есть отверстие, разве нет?
и только благодаря его щедрому дару этот день и та наша игра д сих пор живы в моей памяти
а слово оказалось малахитово-зеленым с переливом в черноту
видимо из-за той коробки от модного одеколона
(а может наоборот: была коробка от чего-то другого, но волшебное слово, пробившее ход в непреложной, как казалось, реальности эту коробку как бы оклеило в фольгу своих цветов)
и даже мерещится внутри этого слова черная лощеная как маслина крышечка-шарик
с насечкой-гуртом по окружности (чтобы пальцы не скользили и легче крутить?)
от тогдашнего какого-то одеколона в цилиндрическом узком флаконе
напоминающая бусину на макушке шахматного белого короля
шахматист вася ведь был изрядный
кандидат или мастер
поражал меня простодушного тем (позже), что по памяти воспроизводил свои прошлые партии от первого хода до последнего
учился он потом на математическом
был из первых в нашем городе специалистов, каких теперь зовут айтишниками
и, я уверен, уже тогда кое-что понимал про загадочные кротовые ходы
в пространственно-временном
континууме

[выбросить жалко
хотя никакой ценности нет
но все же это точно запомненное первое предъявление
и как честный составитель словаря я должен его включить]
помню разные разговоры со случайными пожилыми мужиками
(не в гостях у друзей отца, а просто во дворе, в поезде..)
на разные серьезные для них темы
наверное, мое не по годам крупное задумчивое лицо располагало
а им просто день за днем не с кем было поговорить?
вот один такой (кажется, во дворе у подъезда, а с чего разговор начался, не помню)
однажды летним днем
мне примерно десятилетнему в подробностях рассказывал как ему платят на железной дороге
помню как он загибает пальцы, перечисляя
светлую рубашку с коротким рукавом
и коричневый и блестящий — как это новое струганое-точеное и лакированное как столбики буфета слово — лоб
с залысинами под зачесанными назад жидкими седоватыми волосами
Раньше, говорит он, платили и это и то (что-то называет, коэффициенты какие-то, я их не помню), выслугу лет и.. (дальше какие-то денежные слова)
а теперь вот так и вот так и выслуги лет (он повторил) нет.
со смыслом все было ясно, несколько озадачил скорее метасмысл (вот оно как сложно бывает), да ореол старины, буфетной, дворянской (перед ней все усердные слуги, она бьет их, за чупрун таскает) зачем-то зацепившийся за такое бытовое и практическое понятие
..
так что когда в старших классах. то есть спустя целую жизнь
я в следующий раз встретил это слово (редкое все же)
уже в поэтическом тексте
мне оно показалось там
каким-то слишком простым
мужицки-железнодорожным
с лавочки у подъезда
замотанным
утомленным жизнью
что-то без толку и смысла самому себе перечисляющим

выслугой лет или волею случая
мерит судьба нашу стать..

машинистом вроде тот мужик был
я одно время мечтал водить поезда
хотя и знал с малых лет что не дальше соседнего города
машинисты ездят

ничего знакомого не слышалось в этом слове
ни вроде бы явного бойцовского императива ни даже человека с его уникальным почти начальным толчением звуков
хотя это и был своего рода модельный эталонный человек
как бы Адам в том мире где почитаются доблесть и война и всякая военная оснастка и повадка
странно чем это было так привлекательно для ребенка
все эти щиты, копья и кольчуги
и не только как наука и хозяйство но как бессмертные поэтичные сюжеты
я понимаю (теперь-то) что сама по себе история поединка Пересвета с Челубеем красива — ну как и любого поединка, где выходят на смерть, но чтобы это понимать надо быть взрослым и успеть научиться дорожить жизнью
и бренность ее видеть и загадку и бессмысленность
а что же мне так нравилось в этих образах тогда в детстве
тыщу раз конечно пытался рисовать (а чаще воображать) эту схватку
помню несколько ее книжных описаний
но это все потом
а сначала были все-таки загадочные и очень друг на друга не похожие — именно как враждебные две стихии — имена
кажется прозвучало имя (одно, второго из пары не помню, отрезало) впервые голосом отца
хотя скорее всего я сначала прочел его на бумаге — но это не помнится
а помнится именно звук — одно из многих странных узорчатых, табачных, с бубенчиками слов что мелькали в речи отца
выдавая (я этого не понимал тогда, а просто удивлялся) его далекое от наших угрюмых краев происхождение
вот он говорит Пересвет с Челубеем (и потом еще повторит пару раз, была у него такая привычка, смаковать слова, удивляясь как бы не то звуку их, не то смыслу, а не то просто прочнее закрепляя реальность сказанного)
а на картинке в братовом учебнике истории
тот самый непонятный смертельный танец на вздыбленных конях
у одного из всадников — конечно, загадочно-страшного Челубея, а как же иначе — лица не видно, и вообще не понятно, где оно
только блестящая от пота коричневая кожа
да удивленно цокающее плетенное имя
вызывающее (потом) в памяти образ головоломки
где из пластмассовых деталей сложной формы
нужно было собрать целую фигуру
сложив их в должном порядке
что-то там было такое же
оранжевое, смуглое
а вот во что она складывлась
как и положено не помню

в человека ли?

должно быть 

лужа
спички (или даже какие-то просто палочки, щепки?)
и бурый пленочный след клином расходящийся по поверхности лужи
от комочка смолы (или какого-то солидола?) на кончике спички
так много всего непонятного (из сейчас) и только глупая уверенность
что все это было на самом деле
и со мной
сколько нас там собралось и кто это придумал
что лодочка-спичка от этой смолы на хвосте будет двигаться вперед сама
будто моторка
я этого тоже ничего не помню
но снова точно знаю, что участвовал в такой игре лишь однажды
раз в жизни

лет, наверное, в шесть
место во дворе, где та лужа была
и то скорее всего помню неверно
— если все соотнести, там тогда еще шла стройка
и думаю, что запомнил-то лишь из-за того дурацкого слова
на которое все эти щепки-лодчки
нанизаны как бусины из сухих ягод на леску
слово-то длинное
— из многих таких суставов-бусин
и сморщенное как сухая ягода
им радостно плевались мальчишки у лужи
когда лодка правда принималась двигаться вперед на этой смоляной тяге
— Газует,
восклицали они,— во, газует, газует!
а сопливый Андрияшкин
мой тогдашний старший друг из дальнего деревянного дома
вообще вскакивал и счастливо вопил во всю глотку
— Газу-у-уе-эт!
из всей той компании я помню только его
(есть еще смутное ощущение что остальные тоже были постарше меня
или просто побевитее (это почти всегдашнее ощущение)
может, он первым выдернул за нитку это странное слово
(которое я собственно понимал только примерно и вот по ситуации)
может, потому что в какой-то момент
когда еще азарт не унялся
он выпрямился
несколько раз хлопнул ладонями свешенных и как бы свободно болтающихся прямых  рук
— раз перед собой, раз за спиной, про очереди
и сказал:
— Забирайте все мои лодки, а я пошел кино смотреть!
стоял солнечный летний день
а мне помнится что на нем были какие-то длинные носки до колена
натянутые поверх штанов
но это уж точно шутки памяти

интересно, как можно было забрать его щепки-лодки?

просто болеть за них вместо Андрияшкина
и вопить
газует, газует
?
и радоваться
что правда
плывет
оставляя позади слегка колышущийся
павлиний хвост
удивительнго
вещества
 

 

 

слов-то и не было наверное — чтоб впервые
зато одно слово получило вещный образ
подаренный извне
закрепленный будто стеклянной глазурью
сильнейшей эмоцией
испытанной в такой форме и с такой глубиной точно впервые
в детском садике куда мы лазали играть (он в нашем дворе стоял)
было много чудесного

(волшебной забавой казались даже половинки автомобильных шин
торчавшие из земли — чтобы бегать; безусловно в моем собственном саду были такие же, но они не вызывали никаких эмоций
а здесь — оттого ли что чужие и запретные, оттого ли что в этом саду никогда не было своих детей (мы их не видели) казались каким-то сказочной радостной затеей)

рядом с задним крыльцом из стены торчал водяной кран
ржавая труба с утолщением у основания, откуда торчал палочка-шток (у него имени тогда не было)
среди мальчишек постарше с которыми я там обычно и оказывался
удачливым или запасливым считался тот у кого в кармане
обнаруживался краник — железная звезда из пяти сросшихся колец
серединкой надевавшаяся на шток — повернуть и пустить воду  
бахвалясь, мальчишки иногда пытались запихать в эти кольца пальцы
и показать что таким оружием запросто разобьют скулу
любому обидчику

но краники были редкостью
приходилось иногда добыть кусок мягкой алюминиевой проволоки
навить ее на шток, оставив свободные концы
и этим снарядом пытаться отворять воду 
наверное, такая пружинка-рукоять была одним из первых полезных устройств из подручных средств, которые я пытался изготовить 

из этого крана наполняли брызгалки
для летних водяных войн
конечно же из него пили
ну как же не попить
подсев на корточках
когда на улице жара, а краник есть

но как-то еще прежде этого всего — и войн и удалого питья — мы пришли к крану с юрой бородавкой
он был не из нашего двора, а к кому-то приходил, чья-то родня
и сам он был не в пример друзьям моего брата сопляк
меня постарше года на два-три
и вот помню стоим  

у стены садика кругом зелень

а из крана который мы бессильны открутить или закрутить
без всякого присмотра тонкой струйкой
такой что в недолгом совсем полете уже рвется на капли
бежит вода
и бородавка испуганно-оторопело говорит

а вода же натекает
она все затопит
вот видишь, я кладу метку
а завтра посмотрим куда уйдет вода
под краном и впрямь натекла на асфальт лужа
и бородавка сломав ветку с куста
такой глянцевый прут
разломав ее на части
зачищает один обломок с размочаленными концами
до исподней празднично-зеленой оболочки
и кладет в грязь немного сбоку
и меня берет ужас
я обомлев стою столбом
впервые испугавшись вот такого
неуправляемой стихии
которая не сразу, медленно
но упорно и неостановимо
разрушает
захватывает, топит
вытесняет и гонит прочь
не могу сказать увидели ли мы потом, что показала бородавкина метка
и вообще были ли мы там на другой день (хотя помню именно так — два дня, и лужу-потоп, утекшую далеко за обломок прута, оттого и ужас: ты где-то живешь беспечно, занимаешься своим, и твои близкие не знают о грозящей беде, а беда здесь, без остановки делает свою работу)
и не могу сказать, чтобы я боялся, что мы все утонем
или даже что вода дотечет до моего подъезда
таких мыслей не было 
или не осталось в памяти
а панический страх стихии
у которой своя воля
и которой нечего противопоставить
был и запомнился
ну и слово метка
навсегда
обзавелось
праздничной (не на всякий раз)
одеждой
нежной зеленой внутренней шкурой прута
с торчащими на концах пучками белых обломков
свежим
немного огуречным запахом
было мне, я предполагаю, года четыре
или пять 
 

крымский дед
отцов отчим
человек крепкий как дуб
и обликом вроде могучего дерева
был герой войны, штрафник
кавалер орденов
дважды отбывал
причем один срок за убийство (неосторожное, в драке)
в день выпивал по три бутылки красного — по одной за каждой трапезой (кажется, включая завтрак)
но я ничего этого не знал
только знал что мы приехали к другим
дедушке с бабушкой
которых до того момента
для меня как бы и не существовало 
и вот странный чужой город
будто игрушечный дверь в дом
прямо в стене арки, странно, необычно непонятно
и наверное, все было совсем не так
в эту первую встречу, как я запомнил

в двух вещах уверен твердо

в серых подтяжках с красной и желтой полосками, что были на мне
(удивительная снасть эта одновременно забавляла и бесила) 
и в той фразе
от которой испытал нежданный
прилив гордости:
дед встретил меня великолепным словом
которое я может и знал
но вряд ли слышал сказанным вслух
да еще обо мне

а помнится будто стоим мы трое на пороге в комнату
я, сестра и отец 
из общего коммунального коридора на нас падает свет
(причем в воспоминании я вижу это как бы из глубины комнаты, с кровати, глазами тех, кто там)
а в комнате темно, на кровати лежат (готовились спать)
бабушка с дедом
и первое что я слышу
это голос деда Володи:
  
— А Коля рослый парень

было-то мне шесть
а тут мало что парень
так еще и рослый
умели эти люди одним словом покорить

наверное, отцу было обидно
что я хотел только в К.
а на море к его старикам
не хотел
и вышло что в следующий раз
я там оказался только в шестнадцать
а потом в двадцать шесть
а потом там уже не было деда 

в сущности три встречи
всего
но он всякий раз умел удивить
и по-новому обаять
в последний приезд (когда уже не было на свете бабушки)
сели в первый день отметить встречу
и он так мило будто какой-то винни-пух
спрашивает отца
— А бутылка есть?
а тот указывает на стол, прямо перед ними
— Не видишь, что ли?
а дед так глянул кротко
но ничуть не жалобно
и ответил
— Я тебя не вижу  
а во второй раз мы с ним вдвоем куда-то ездили по каким-то пенсионным, что ли, делам
рвали сливы с дерева
на улице возле тюремной стены
двадцать лет
три разговора 

и слово
подарок на всю жизнь
медно-гнедое, рассветное и какое-то тоже древесно-дубравное, рощевое
сам себя хвалю им
не за что-то
а просто так

что стоял там
и нравился деду
хотя ведь, надо сказать
похвалы никакой в его голосе не звучало
а разве только едва уловимое
довольство

я тогда не знал, что есть такие животные
у матери в институте жили телята
мы к ним ходили в виварий
(хорошо я не задавался вопросом зачем их там держат)
и вот она стала мне рассказывать историю
страшную
как в институте
вскрывали
(может быть и это слово тогда появилось в первый раз)
циркового яка
он внезапно умер

и в сердечной сумке

(тогда я узнал и о ней тоже)
ветеринары обнаружили
иглу
которая видимо попала в сено

рассказала ли мне мать это как случай, произошедший при ней или как некую бродячую историю
не помню
но ей заодно пришлось объяснять кто такой як
и яка мне было до слез жаль
выступал бедняга веселил людей и вот
но я, кажется, не плакал
потому что было до оторопи страшно
от такого жуткого коварства судьбы
(я конечно не думал этого в таких словах
а просто

как же так в таком благополучном мире, в цирке где все счастливы
и вдруг откуда-то является беда, зло
в виде маленькой иголки, которая вонзается в сердце и отнимет жизнь у такого большого, мохнатого, с длинными рогами
а он даже ничего не понимает)
и само это слово — йак
оттого вышло зловещим
несло в себе и короткий болезненный укол
смертельно
острое слово-игла
и одновременно  какое-то
утробное зияние
мгновение-провал
в который
как в никуда
улетает жизнь
проваливается
исчезает

я тогда не знал
ни о тибете ни о гималаях
ни даже о монголии
и як пришел
не с шерстью, согревающей в метели
не с жирным молоком и сытными на нем лепешками
а с великой и жуткой несправедливостью
возможной
в мире

а ветеринарно-врачебный антураж
маминого рассказа
он не мог конечно примирить с существованием
гибельной силы
которая хозяйничает, где хочет
силы ли? именно пустоты, черных дыр
но позволял надеяться
что люди могут
сделать, чтобы все было хорошо
умно 
со всех сторон заслониться от этого сквожения бездны

через несколько лет
хирург-ветеринар Чукалин
из института
обаятельный мужчина с залысинами и улыбкой во все тридцать два зуба
похожий на Николая Дроздова
спас от верной гибели нашу домашнюю Мурку
но тогда я был уже
значительно взрослее  

толстый и уверенный мальчик-всезнайка
он ответил мне сразу, без раздумий
хотя я спрашивал не его
а своих взрослых: отца и «дядю Васю»
который вообще-то приходился мне кузеном
но казался взрослым мужиком
(кажется, он в тот год окончил школу)
и я звал его на вы
на экскурсии по рыболовецкому траулеру
он ловко схватил меня за бока, на спуске с трапа
и махнув куда-то в небеса
восторг, восторг
ловко поставил на палубу
..
вообще чудесным было все кругом
первое в жизни море и первый в жизни юг
с его камнями солнцем
другими деревьями и красками
другим воздухом
волшебным светом
и совсем незнакомым чуждым бытом
и языком 
..
но были какие-то особо чудесные
встречи, картины, предметы
..
фруктовое мороженое за пять копеек
и совсем уж неслыханное томатное
за, кажется, восемь
розовое и кислое
фруктовое почти не отличалось от него
и ни то ни другое не котировались
у местных кузенов и кузин
но продавались в основном только они
(в нашем же сити мороженое вообще оставалось редкостью, любое, и никакого кроме белого и, может, изредка, шоколадного, было не купить)   
..
улитки. огромные и бесчисленные
несметными полчищами обсевшие валуны-скалы
в саду — своем саду тети Оли с настоящими абрикосами
которые вот сами собой растут  на дереве
и даже
падают наземь
как шелковица (тоже тогда впервые услышанное слово)
которая никак не похожа на шелк
и на вкус водяниста
безрадостна
но чудна тем
что съедобная ягода
а растет на дереве
прямо на улице
и красит асфальт 
в торжественно-сизые
и сказочно-пунцовые
пятна
будто краской
падая
и разбиваясь
вроде бы без остатка в брызги
и пятно сока
..
и вот были такие технические чудеса
троллейбус-вагончик
небывалое дело
даже в москве я такого не видел, а тут
два троллейбуса сцеплены, как вагоны поезда
(и сами троллейбусы какие-то, будто из кино, серебристые, округлые но вместе с тем какие-то стремительные по  силуэту, непохожие на черепашки-ЗиУ из моего городка) 
и во втором вагоне
в кабине нет никого
но вращается руль сам собой
(и даже, вроде, ходят вверх-вниз досочки-педали)
будто сидит водитель-невидимка
..
и вот эта вода
где мы стояли у парапета
какой уж не припомню набережной
(сразу не запомнил — столько всего довелось увидеть в ту поездку)
 мне, кажется пришлось положить локти на парапет
я был еще для него слишком невелик
а толстый уверенный мальчик, вроде бы, наваливался грудью
он был постарше
и загорелый
может быть, местный
..
и вот я смотрю на корабль, стоящий на якоре к нам бортом
(или идущий мимо — тоже не помню (это, наверное, не важно было моей памяти и отброшено как несущественная деталь)
и вижу что из круглой дыры в борту
— явно не пробоины, а специально устроенной
— извергается в море толстая клокочущая струя воды
взбивает на волнах белый венец пены
и меня охватывает недоумение
как же так?
вода в корабле?
откуда?
ведь наоборот
она кругом
а в корабль она не должна проникать
иначе беда
течь
и я спрашиваю
— А почему оттуда вода течет?!
и вот этот жизнерадостный бойкий мальчик-толстяк
ни секунды не медля отвечает мне
— А чтоб она не наполнялась!

видимо, парадоксальность и непостижимость этого ответа
(в котором самому-то севастопольскому мальчику все было кристально ясно и просто, как видно)
настолько меня впечатлила 
(даже не озадачила, а — как-то, эстетически, что ли, поразила)
что я не помню
что мне ответили мои взрослые
и вообще — был ли от них какой-то ответ?

не знаю, как назвать эту сущность
с которой я там столкнулся в первый раз
такое построение мысли (без всякого, впрочем, сознательного построения), когда весь ответ остается в умолчании
и предлагается от него лишь какой-то и без того очевидный хвостик-нитка, кнопка, дырка.. 
но как узнал я потом
и сама жизнь часто отвечает нам таким же способом
не отвечая
а как бы только повторяя вопрос
как будто
неизвестную часть уравнения
ты должен знать
как знают ее все
или просто игнорировать
за ненадобностью 
так идет корабль
и добавляет воды в море 

 я многое узнал от Витьки
— брата, с которым встречался только дважды, и которого уже нет на свете
и в ту первую встречу у него главным словом было такое, которое он повторял по два раза
и на каждом шагу
задавая себе вопрос и тут же на него отвечая  
трудно вспомнить (и это жаль)
как до меня доходил смысл этого слова
но видимо — спасибо этой Витькиной тогдашней поговорке —
он просто стал ясен с первого раза: пока еще без тех понятий и схем, далеких и высокоумных, из которых он вроде бы происходит
— А ключ положим под коврик. Логично?  Логично!
объявлял Витька, и все улыбались
и это незнакомое сразу ставшее знакомым и забавным
слово
остро-треугольное но вместе с тем какое-то округлое и прозрачное
— было точно бутылочный осколок, облизанный морем  
которые я полюбил в те же дни находить среди пляжной гальки

а потом, через двадцать лет
сидели в какой-то невероятно — казалось — уютной чебуречке с пластмассовой мебелью и клеенчатыми скатерками
на солнечной предвечерней улице, тихой и какой-то вечной 
кормили мясом громадного местного пса по кличке Малыш
который, как всякий может представить, шумно вздыхал, чмокал и глотал  
пили портвейн
и Витька говорил нам, праздным туристам
— Ну вы-то еще бахните.
(а ему куда-то было надо)
и этот момент тоже у меня из тех, что длятся вечно и никогда не кончатся ничем
вот он сидит откинувшись и качая ногой
веселый и вальяжный Витька
всегда беззаботный (как нам казалось)
и все предметы — улицу в проеме двери, штабель из картонных коробок у дальней стены, плитчатый пол, Малыша, нас, портвейн в пузатых стаканах — красит свет какого-то чайного
южного вечернего цвета
и в любой момент можно продолжить тот беззаботно-курортный разговор
так кажется 

был такой Лёва
районная звезда
хулиган

из старшеклассников (а мне было шесть) — то есть из категории богов
его боялись, но и любили (особенно девочки)

обаятельный парень, и хулиганство у него было классическим, то есть — решительность, лихость, живость и неутомимый артистизм
вообще, он походил на бельмондо (хотя черты я помню уже смутно):
невысокий, крепкий и плечистый, рыжеватый
веснушки, нос уточкой

(кстати, кажется он был одноклассником той самой волшебной оли сахаровой
платиновой блондинки с вьющимися локонами и как у принцесс прозрачным, серебряным лицом
которая так волновала мою душу, что однажды во дворе при людях, чтобы привлечь ее внимание (а еще, наверное, чтобы выкрикнуть свою ревность: к ее миру, к ее взрослости, к тому что у нее жизнь и счастье (и несчастья), и все это без меня — но этого мотива я, конечно, в тот миг не сознавал: понял много лет спустя, уже взрослым), я сказал ей: «Ты дура!» )

как-то сидели во  дворе на бревнах летним вечером — таким праздничным, солнечным, бесконечным
я, понятно, в компанию попал с братом, через которого всех этих людей (олю, леву и многих еще богов-олимпийцев) и знал

и уж не помню, как развивались события, и что там происходило

но в какой-то момент лева — в белой футболке, в кедах (кеды — это тоже было модно) — вдруг схватил меня за бока, поднял над собой и провозгласил:

— Это русский туз! 

(дословно, конечно, помню)

величайший момент признания
и мои пятнадцать
секунд славы 

на днях я спросил у брата
— Не понмишь, как у Лёвы была фамилия?
он глянул на меня как-то недоверчиво
— У Пионера, что ли?
(фамилию тоже сказал, но она, конечно, не имеет в этой истории никакого значения. как, впрочем, и это прозвище, которого я ни тогда ни вообще доныне не знал. а оно вон как
— Пионер!
интересно,
за что)

 

ведь до какого-то рубежа не было рубежей
что далеко что близко было не известно
и никак не мерилось, только разве степенью воображаемости  находящегося там
но этот разговор произошел наверное как раз когда эти представления начали складываться
а сколько было мне, не помню
четыре?
я про кого-то спросил мать: где он живет
она ответила: далеко, за парком
для нее, как я потом понял, парк был просто ориентиром, а предлог — для уточнения
но этот хитрый предлог означает также и рубеж, и именно в этом смысле я и услышал, как уравнение  
где парк, я знал примерно: в какой он стороне, и что там рядом и вокруг
я там бывал несколько раз. и конечно если бы рассуждал сам в таких терминах, то сказал бы конечно что да, парк очень далеко
(отстоял он от нашего двора на три квартала)
..

и вот раз гуляя во дворе летним днем (солнечно было ) я увидел человека в кепке и сером халате
который сидел на ящике и что-то ел
отлично помню соль в бумажке, в которую он что-то макал, не то брал оттуда щепоткой солить
конечно это был грузчик из «Саян»
верхом на одном занозистом тяжеленном ящике окованном железными лентами и перед другим таким же ящиком столом
саянские грузчики были постоянной частью дворовой жизни
но ели на улице (во дворе) все же не часто (я и помню только этот единственный случай)   
и отчего-то мне захотелось подойти и поговорить, познакомиться
дядьку этого я наверное помнил — ну то есть видел не в первый раз
но тут с этой солью и едой он, видно, как-то очеловечился, обрел облик и плоть
кажется я сначала спросил как его зовут, ответ не помню
а потом спросил
— А где ты живешь, далеко?
он сказал далеко
я спросил
— За парком?
(ну ведь э́то далеко. или дальше уж не бывает)
он, жуя, утвердительно кивнул
и даже кажется повторил: за парком
видать мешал я ему есть-то (может, он и глотнуть чего хотел в обед, а тут какое-то дите привязалось)
.
вот и все, что помню от того разговора
но надо сказать, что парк стал на какое-то время в моем представлении и правда каким-то рубежом
мне снились страшные сны, где что-то плохое происходило в парке, надо было от кого-то убегать
и убежав во двор  понимал что вроде да, пересек спасительный рубеж
но вместе с тем и другое понимал: что парк на самом-то деле хоть и далеко но не в другом мире
и тот страшный белобрысый мужик с квадратными плечами
вполне может отыскать оттуда дорогу в наш двор
и когда-нибудь здесь объявиться 
(интересно, что сам я за парком, то есть восточнее его в кр-ске не жил: все мои адреса были к западу, и в этом смысле рубеж так и не не перейден)
..
а звали его кстати либо валентин либо роберт. но это уже знание, приобретенное в следующую эпоху

смешно же было бы в газетах писать (или, может, недостаточно устрашающе?)
что в ньюйорке и санфранциско
курят анашу
или индийскую коноплю (в конопле еще и адрес, лишняя информация)
и так мы узнавали из газет
и журнала крокодил
удивительное зеленовато-шершавое
согутое пополам
да не в середине
в начале леденцово-сладкое
а под конец томно-шелестящее
(и может быть, индейское? но это потом, потом, годы спустя догадки)
слово марихуана
которое и стало первым ключиком
(ну, одним из первых)
отмыкающим двери
в загадочное и волшебное
великолепие свободного мира
..
а что если русский язык предпочел бы фонетическую запись?
и мы бы читали в «Крокодиле»
что хиппи курят Марь-Иванну
?
что бы мы думали об этих несчастных хиппи?
а так
стопроцентно
американское
и уже тем
оскорбительное любому советскому человеку
(вызывающее внутренние у него корчи)
слово
.

оказывается, я это помнил
тридцать лет с лишним хранилось в голове в полном комплекте: с запахами и звуками
звуки там главное: тихое жужжание и мелодичное пощелкивание.
у нас в коридоре стоял «Левушка» (на котором я должен был научиться ездить, да так и не научился, но это к слову) — жизнерадостный piece роскошной машинерии, включавший разноцветные(!) резиновые заплатки для ремонта камер
и там же в коридоре прямо над ним висела карта СССР, физическая
увлекательная как роман (это взрослому роман, а не мне тогда, такая логика сравнения)
и
изученная до последнего изгиба
и вот у нас с братом одно время повелось такое развлечение
кто-то из нас, обычно он, изображая таксиста садился в седло (причем предположительно велик стоял там с приподнятым каким-то способом задним колесом (вряд ли без него — вель цепь шумела и звездочка трещала) — надо поспрашивать брата, может он лучше помнит — а то как бы можно было крутить педали, не трогаясь с места..)
и спрашивал пассажира
— Вам до Жиганска?
(который был прямо где-то над рулем и чуть впереди — то есть в направлении его можно было ехать — где-то в чайноцветных измятостях якутских плоскогорий)
и начинал бешено крутить педали, вцепившись в руль и стараясь поскорее домчать
(а что пассажир? не помню. рядом стоял, наверное. а может все же пристраивался на багажник)

это название и сама фраза казались нам смешными
какая-то ирония в них брезжила
не знаю, брат может уже знал жиганов со всей их параферналией, а меня так оно просто смешило из-за жогающего своего резкого лихого звука
и вот помню сядешь, педали крутишь изо всех сил
ребристую резину ручек руля тискаешь ладонями
и — упругий ход прохладного рычага тормоза
и звуки, как сказано

..
это все вспомнилось вдруг и сразу целой картиной
во время одной недавней летней велосипедной прогулки
по ночному городу
интересно конечно глубоко на четвертом десятке научиться тому, чему должен был в пять лет

как первое предъявление слово буря - но это было в бурю и медные страшные деревья гнулись на нашей пустой и черной улице

я помню и первое предъявление слова блядь

приходил во двор такой Прудя, брату где-то ровесник
рыжий и зубастый длинноголовый мальчик с белесыми ресницами
из тех что ушлые но не по делу - типа верятятся, что-то выгадывают, а получают по жопе только в итоге
и вот в индейцев играли а меня оставили на гаражах сидеть, я маленький
на гаражах типа была база
и в тот день где-то нашли ослепительно прекрасные алюминиевые кольца — легкие и сияющие
и КОПЬЯ (изготовлялись из матерой конопли, которой во дворах было море), чтоб удобней таскать, паковали пачками в эти кольца
и лежало вот
Прудя заскочил на гараж
и сразу удивленно-возмущенно, голосом сиповатым (курил, поди, уже):
- Блядь, где кольца взяли?!

слово было скользкое и сизоватое, как размокший обмылок или вялый кабачок на помойке

а на гаражах еще был случай примерно тогда же
большие играли, сражались палками длинными и короткими - одни снизу штурмовали, другие сверху отбивались
я тут же сидел — не дома ж одного было оставлять?
скакали-скакали с грохотом по гаражам носились палками стучали
и вдруг, раз — будто сдуло всех
оборачиваюсь
а снизу ПОЛЕНОМ замахивается
злобно кричит матом горбатый дед с бородой из первого подъезда
тогда еще старики были такие — многие — с лицами как из фильмов про гражданскую войну, а тот — дед Сани Красного — он и вправду вполне мог быть каким-нибудь антоновцем
а может и колчаковцем

есть еще их первые употребления
тоже запоминаются
как эластичная капуста (которая просто празднично-разноцветная таким взрывом-фейерверком на беломбелом снегу, и вот)
тоже была и старушка королькова в нашем подъезде
помню ее очень смутно
и только как раз по той сцене
после которой был скандал - скандал первого употребления
старушка стояла у своих дверей
маленькая и желтенькая (не лицом а в ярко-желтом халате, теперь мне даже кажется что - стриженая и крашеная в пшенно-желтый цвет, но это вряд ли) - такая умильная старушка
я проходя мимо остановился и сказал
– Ты - контуженная!
уж очень она желтая и мелкая отвечала звуку того нового и загадочного услышанного где-то (по телику много показывали про войну ведь в те годы) слова
в нее как в цель и вырвалось оно
с тетивы детского сознания
мне думается я сказал это тогда с восторгом, а может с серьезно-вопросительным тоном
не помню этого
помню только старушку на лестнице и зудящее слово на языке..
..
потом там остался только ее сын миша корольков
классический работяга-алкоголик
с выразительным лицом злодея
когда трезвый - добрый, золотые руки и проч
пару лет назад проходя двором видел его на балконе
он курил
судя по виду окон и балкона
в квартире у него так же голо
как в те благословенные
баснословные
семидесятые
.

(примерно настолько же понимая смысл произносимого, хотя все ж чуть больше: я знал, что это нехорошее, обзывное - спасибо телевизионному кинопоказу - однажды я назвал сестру шлюхой. тоже рвалось сказаться новое непробованное скользко-округлое серожолтое слово)

а слово сволочь (ужасно смешное созвучие, если задуматься)
я впервые услышал во фразе
- Сволочь, где мой гороховый кисель?!
потому оно у меня окрашено навсегда
не только в предсказуемый свекольно-фиолетовый
но и в золотисто-бурый гороховый
у него два огромных горящих яростью круглых глаза-блюдца
цвета золотого горохового киселя..

(как выглядит гороховый кисель, я не знаю, ориентируюсь на цвет гороховой каши)

роль второго плана - лучшая, не лучшая, мне плевать
главное знаю что я ее сыграл
друг Ли позвал в гости
просидели вечер за бутылкой коняька
полировали тем и этим
говорили об искусстве
вернулся трезвым
думал где то, другое?
что помимо и за?
и понял
его четырехлетний мальчик ужинал
и поглядел нанашу бутылку матового стекла как запотелую
и сказал - какая бутылка..зеленая
а я сказал ему - мутная
вот и думаю - может то было первое предъявление и слово "мутный" запомнится ему на

долгие годы с этой картинкой - горлышко матовой коньячной бутылки и смешной чужой человек

с розовым лицом и блестящими глазами, вытягивающий в трубочку жирные от еды губы..
как мне до сих пор вспоминается слово "истина" - в образе человека Васи, виденного один раз в

жизни - он приходил в гости к деду (потом уж я узнал и прозвище того Васи - Папима),

рни пили водку и Вася взволнованно вскочив маячил у окна - в белой рубашке с стриженными

темными волосами без седины (моложе деда был, видно) и восклицал: "Это и-истина!"
..

понимаю, что в четыре года парень уже мог тыщу раз слышать слово "мутный" (особенно при ныне модном "мутить"), но ведь и я, может, слышал слово "исьтина" в тот вечер не впервые - как и все запомнившиеся первые предъявления - но тогда запомнил, впервые запомнил его в лицо.
вот так я сыграл свою роль второго плана в жизни одного конкретного человека.

..
в сильный ветер будет хорошо спать/такая вот глупая история

помню как впервые услышал слово плен, взять в плен
это было солнечным летним утром
мой двоюродный брат Лешка
сидел на кухне на дедовой табуретке
и целился в меня из лопаты, устроив ее нож как приклад у плеча

первый мир - и он же рай, земной, был круглый
сквер (так его звали, а он - двор) был почти круглый многоугольный
посередке клумба
четыре (кажется) скамеечки вокруг - на каждой свой материк - над ними кустится сирень
да сирень
чего смеетесь
первый, кто умер, кажется был сергей-иваныч
я любил с ним говорить на лавочке
он был в шляпе с палочкой и такой - приятный
лица не помню
пожилой кажется светловолосый а может - седой
из содержания наших бесед (которых могло быть ровно одна, память - она же все время врет, чего не было) помню только, как он спросил
кем я хочу быть
и я сказал водолазом
он разулыбался - ооо
будешь, значит, ходить, по дну морскому?
и двумя пальцами так показал - как ходят
запомнил я это наверное оттого что инверсия - непривычно было мне в таком порядке песенном - почему не морскому дну
потом там была алка-климова
первое воспирятие женского
такой волны которая от человека иного пола
бесконечно приятной и бесконечно увлекательной
она, как понимаю, была и правда красивая
смуглая губастая черноглазая
и кудряшки негритянские, прическа-шар
от нее я услышал первый анекдот про грузина (и едва ли не первый вообще)
он начинался так
стоит женщина кормит ребенка грудью, подходит грузин
дальше не помню у
и это-то наверное запомнил из-за непонятного "кормит грудью" - как это - кормит грудью?
до сих пор в нее влюблен
алке было тогда думаю лет 15
а мне 3
или 4
а на другой год я спросил - а сергей иваныч?
(нравился он мне, интеллигентный)
мне сказали он умер
то есть что это значит я знал вполне
и мне было грустно
хотя не помню - сильно ли?
но вот он был первый кто умер - кто больше не пройдет
с палочкой в солнечный день
и с кем
больше не поговорить
а в ограде сквера были калиточки
а при дорожке у калитки - лопухи
в них сидели в зеленом сумраке
играя с НАСТОЯЩИМ НОЖИКОМ
который украл потом славка вышинский